Всего в моем репертуаре в общей сложности программ двадцать. И тюменская филармония, ознакомившись со списком репертуара, предложила: а давайте, вы прочтете Андроникова и Лакшина.
Новую филармоническую программу «Мастера художественного слова» в Тюмени открыл известный телевизионный ведущий, чтец, актер, педагог Щукинского училища Павел Любимцев. Павел Евгеньевич Любимцев, неизменный персонаж утреннего эфира выходных, подробнейшим образом отвечал на самые, казалось бы, незначительные и краткие вопросы, звучавшие на встрече с тюменскими журналистами. Говорил просто и вместе с тем изящно, знакомыми, вызывающими доверие интонациями благообразного всезнающего дядюшки с канала «Домашний». Опытный чтец, преподаватель актерского мастерства, Любимцев, что называется, не скупился на слова, плел легкую словесную паутину с яркими вкраплениями восклицательных интонаций, демонстрировал мастерство профессионального рассказчика.- Жанр переживает странные времена, — признался Любимцев тюменцам. — С одной стороны есть возрождение интереса к нему, с другой — это безусловно экзотичность этого жанра. К примеру, вполне возможен такой диалог: — А вы чем занимаетесь?- Я в филармонии работаю.- На скрипке играете или на рояле?- Нет, я чтец.- Что?! — и приходится долго объяснять, что это такое. Между тем через два года чтецкое искусство отмечает столетие своего существования, поскольку жанр этот возник известно когда и начался он с одного человека! Это тот самый редчайший случай, когда один человек придумал новый жанр. В 1910 году Александр Закушняк, знаменитый провинциальный артист, не только провинциальный, но и петербургский, партнер по сцене великой Веры Федоровны Комиссаржевской, после ее смерти начал свои «вечера интимного чтения». Так он это называл. Он был один. Популярность его была невероятная. Он давал по сто концертов в сезон. Мы, работающие филармонические чтецы, и сейчас даем сто концертов в сезон. Но тогда это было совершенно новое дело. И я поражаюсь тому, как протяженно шли его концерты. Два с половиной, три часа. Сегодня чтецкие концерты такими огромными не бывают. Сегодня полтора часа — это нормальный чтецкий концерт. И то много! Кстати жанр этот присущ только российской культуре в столь разветвленном и богатом виде. И сейчас он переживает странные времена. С одной стороны возрождается интерес к чтецкому искусству. То, что в Тюмени после очень большого перерыва возник чтецкий абонемент, значит, что такая потребность в серьезном искусстве у публики есть. Во многих российских городах чтецкие абонементы существуют на протяжении многих лет. И есть определенная традиция, долгая, давняя, подробная. Например, в Нижнем Новгороде это все продолжается лет сорок, даже больше. С другой же стороны жанр этот вернулся к тому, с чего он не то, чтобы начался, но как бы возобновился. В 1923 году, после гражданской войны, Закушняк возобновил свои концерты. Тогда они назывались уже не «вечера интимного чтения», а вечера рассказа. Начинание благословил Луначарский. И это было в рамках ликбеза. И это то, чем мы сегодня занимаемся, потому что 99% наших концертов — это средние школы. Ибо сейчас читать все умеют, но никто не читает. Первый взлет популярности этого жанра был в 20−30 годы, второй — в 60-е годы. «Хвост» этого взлета, когда я пришел в начале 80-х работать в филармонию, я еще застал. И тогда, помню, на собраниях чтецкого отдела старики наши жаловались, что всего 45% - это концерты для взрослой аудитории, а в основном это школы. Какие 45! Сейчас одного процента нет во взрослой аудитории! Особенность чтецкой работы заключается в том, что артист тут абсолютно свободен. Чтец все делает сам. Он выбирает материал сам, сам его готовит, чаще всего с режиссером, но это все равно очень интимный процесс: один человек на эстраде и один человек его слушает и делает замечания. Такого, пожалуй, больше нигде нет. Это индивидуальное дело. При выборе материала большое значение имеет то, что я называю «активным вкусом». Я выбираю не просто то, что мне нравится, но то, что я во что бы то ни стало хочу сделать, что хочу произнести вслух со сцены. Причем, надо сказать, что волнуют в разное время жизни разные произведения. Почему хочется сделать то, а не другое. Хотя не думать о запросах аудитории нельзя. При выборе материала иногда возникают вещи до смешного субъективные. Например, на определенном этапе жизни, когда мне было уже за сорок, примерно 10 лет тому назад, меня поразил при перечитывании роман Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея» очень простой мыслью: все, что происходит в человеческой душе, отражается на лице. И второе: что ничего нельзя вернуть, что все изменения происходят только в одну сторону… И я сделал программу «Портрет Дориана Грея». Или, скажем, последняя программа, которую я сдал пару лет тому назад, называется «Есть в опыте больших поэтов…». Смысл этой программы заключается в следующем: пушкинские традиции в русской поэзии XX века. Эта его «неслыханная простота»… Как у Пастернака: «Есть в опыте больших поэтов черты естественности той, что невозможно, их изведав, не кончить полной немотой. В родстве со всем, что есть, уверясь, и знаясь с будущим в быту, нельзя не впасть к концу, как в ересь, в неслыханную простоту». И в этой программе звучат Пушкин, Давид Самойлов, Пастернак и Заболоцкий. Сейчас я обдумываю новую программу. Учить еще не начал ее, но текст уже приготовил. Это будут новеллы Проспера Мериме. Почему, — убей бог не знаю. Не просто потому, что люблю, а как-то вот так… В 30-е годы чтецов называли рассказчиками. Вот это — точное наименование. Чтец — это актер, который должен уметь интересно рассказывать. Может быть, от себя, может быть, словами классического произведения, которое чтец «присваивает». Как говорил, по-моему, Закушняк: надо стать вторым автором произведения, надо «присвоить» себе текст. Или чтец пересказывает то, что прочитал, так, как ему удобно. В любом случае человек должен интересно уметь рассказывать, уметь рассказывать с «яркими внутренними видениями». Это термин, который существовал в работах Константина Сергеевича Станиславского. Словом, это особая способность, которая может быть присуща театральному актеру. Редко, но бывает, когда выдающийся театральный мастер оказывается и выдающимся чтецом. Самый яркий пример — это Игорь Владимирович Ильинский. Он был и там и там гений. Или это может быть присуще писателю. Вот — Ираклий Луарсабович Андроников, который сначала свои произведения произносил, и долгое время их вообще не записывал, и только потом, спустя много лет он их записывал в виде литературного чистого текста и издавал. А может быть вообще человек не артистической профессии. Если говорить о телевизионных людях, то они в последнее время редко интересно разговаривают. Но возьмите, к примеру, Сергея Петровича Капицу. Какая богатая, образная, интонационно разнообразная у него речь! Как его приятно слушать. Он — физик, не литератор, не артист. Так что это какой-то особенный дар, который надо в себе расслышать, и, если есть возможность, использовать его. Всего в моем репертуаре в общей сложности программ двадцать. И тюменская филармония, ознакомившись со списком репертуара, предложила: а давайте, вы прочтете Андроникова и Лакшина. Так возникло мое участие в чтецкой программе тюменской филармонии. Ираклий Андроников и Владимир Лакшин. Это филармоническая программа, которую я сделал в начале 90-х годов. Программа называется «Я хочу рассказать вам…», и включает в себя устные рассказы. Надо сказать, что оба они были замечательными мастерами именно устного рассказа. Причем в этом каждый из них обретал особое обаяние, пожалуй даже большее, чем когда они были просто писателями. Когда возникло такое намерение сделать программу с использованием текста Ираклия Луарсабовича, я, конечно, пребывал в сомнениях: можно ли отделить текст Андроникова от его собственного исполнения? Но поскольку сам он свои произведения записывал и издавал, значит, он хотел, чтобы рассказы существовали помимо него, как литературные тексты. К сожалению, современная публика Андроникова совершенно не знает. Просто совсем! Даже имени его не слышала никогда. Это даже странно думать, потому что в свое время он был так невероятно популярен! Но все проходит. Но Андроников, мне кажется, достоин памяти.
