Публика на взводе, она не успевает отсматривать новинки и переваривать впечатления от разных режиссерских школ, и с восторгом упивается ощущением бурной театральной жизни. Каждый новый спектакль хоть и получал самые противоположные отклики, но неизменно находил своего зрителя. Кажется, сбивать планку театр не может хотя бы в силу инерции, да просто права не имеет. Ан нет..
В этом сезоне Тюменский драмтеатр выпускает премьеры в промышленных масштабах. «Кин Четвертый» главрежа Алексея Ларичева, «Игры на заднем дворе» модного москвича Виктора Рыжакова, «Влюбленный дьявол» тюменского питерца Вадима Дегтерева, «Моцарт» реаниматора провинциальных театров Александра Горбаня, «Дядя Ваня» польского литовца Линаса Зайкаускаса, «Кредиторы» актера нашего театра Геннадия Куцана…
Публика на взводе, она не успевает отсматривать новинки и переваривать впечатления от разных режиссерских школ, и с восторгом упивается ощущением бурной театральной жизни. Каждый новый спектакль хоть и получал самые противоположные отклики, но неизменно находил своего зрителя — на «Моцарта» некоторые идут по второму разу, за «Играми» закрепилась репутация самого сильного спектакля афиши, на который не стыдно сводить столичного родственника, «Дядя Ваня» стал интеллектуальным пиршеством для ценителей «режиссерского» (в противовес «драматургическому») театра…
Кажется, сбивать планку театр не может хотя бы в силу инерции, да просто права не имеет. Ан нет, очередная премьера — представленный 29 апреля спектакль «Телемистерия» — как будто перечеркивает все совместные творческие победы труппы и публики.
Выражаясь языком коллеги из «МК в Тюмени», скажу, что Автандил Васимашвили явился Тюмени «прямым, как рельсы». И этой своей прямотой не столько дискредитировал себя, сколько обидел публику. Выходит, зря она училась постигать сложные и красивые метафоры, ценить точность игры, читать между строк, отслеживать сложные многоходовки, одним словом, рефлексировать?
Тбилисский режиссер не стал ходить вокруг да около, а выложил все карты на стол в первые пятнадцать минут довольно однообразного и предсказуемого действа.
На сцене двое (остальные могли и не появляться) — пожилые муж (Вениамин Панов) и жена (Галина Домникова). Не отрываясь от телеэкрана, готовятся к семейному торжеству, обсуждают дела детей и жильца, снимающего у них комнату. Эти двое беспощадно точно моделируют мир, в котором зритель будет существовать последующие два часа: герои болезненно привязаны к телевизору, настолько, что совсем не замечают этого. Не замечают они многих других вещей: того, что говорит собеседник, того, что вообще происходит за пределами экрана, того, что рядом с ними происходят последние, быть может, чудеса этого мира. Странный жилец водит к себе исключительно мужчин — 12 учеников, от одного из которых пахнет рыбой. «Может, он голубой?» — «Кто, министр?» — «Да нет, жилец». «Может, он рыбак?» — «Кто?» — «Тот ученик» — «Нет, скорее, работает в рыбном магазине».
Натренированный зритель отслеживает две главные вводные — жизнь и общение людям заменяет ящик; в доме у людей живет человек, подозрительно напоминающий Христа. Понятно, что же дальше? А ничего! Весь первый акт эти две мысли развиваются, в поле зрения, наконец, появляются новые персонажи — роковая дочь супругов, страдающая от одиночества и собственной чрезмерной «роковости» (Татьяна Телегина), непробиваемый умница-сын, желающий лишь одного — посмотреть у «динозавров"-родителей трансляцию матча (Михаил Заец), незлая, но глупая и вульгарная невестка (Ольга Игонина), сосед-инвалид, выжитый от родного экрана внуками (Геннадий Куцан). Все эти персонажи нарочито карикатурны, но сатиру играть сложнее, чем имитировать реальность, — актерам не хватило то ли мастерства, то ли чуткого руководства режиссера, то ли времени на репетиции (порой случаются и банальные «текстовые» ошибки) — поэтому каждый ограничился ходульными, порой непростительно пошлыми штампами. Единственный «нормальный» персонаж, не включенный в телемир глухих, — младший сын, которому исполняется то ли 18, то ли 19 лет. Алексей Иноземцев в этой роли однообразен и коллег не переигрывает.
В конце первого акта для самых недогадливых появляется репродукция «Тайной вечери» — за длинным столом на фоне полукруглого окна расселись родственники, а в центре вдруг появился тот самый странный Учитель (Андрей Черкашов) в столбе света.
После не интересного ни актер-скими работами, ни сюжетными коллизиями, ни режиссерскими находками первого акта многие готовы сдаться. Впрочем, стоит ли им знать, что второй акт вышел гораздо динамичнее? В нем и чудеса, которые телеманы упорно игнорируют, и полуобнаженная дочь — эдакая новая Мария Магдалина, заманивающая Учителя умопомрачительным сексом, и новая Голгофа, на которую распятый равнодушием восходит Христос с антенной вместо креста. Христос, кстати, так и не разогнулся со времен исполнения Черкашовым роли Зюсмайера в «Моцарте». Полубезумным, на полусогнутых, со скрюченной спиной и пылкой скороговоркой нерефлексирующего фанатика актер путешествует из одной постановки в другую. (Интересно, как костюмерам удается его переодевать.)
…Да, Второе пришествие пошло прахом — люди стали не
Застывшие персонажи, сидящие рядком на диване, смутно напомнили кого-то… Ах, да, это же мы, зрители, — а че мы тут делаем? Кино-то кончилось!
