«Ревизор» еще не был разрешен к постановке, а Николай Васильевич уже присматривал актеров, выписывал их из разных городов и губерний. Потому как считал, что по настоящему пьеса заживет только когда… заиграет. Поспорить с Гоголем трудно, тем более, что всеми читанная в школе книжица и в самом деле ожила только тогда, когда все ее герои заговорили-забегали под нервным и как будто наэлектризованным руководством московского режиссера Александра Горбаня.
27 марта широкую тюменскую публику убедили, что Гоголь — это смешно! Что Гоголь — это не только засохший на полке великий классик, но и остроумный, меткий, цельный современник. И почему-то не на уроках литературы, а именно на спектакле вдруг поверилось в то, что после премьеры 1836 года десятки цитат из «Ревизора» стали поговорками, присказками и модными словечками. Может и в нашем городке расхожим станет что-нибудь эдакое про памятник или просто забор, который только где-нибудь поставь — черт их знает откудова и нанесут к нему всякой дряни.
Оставив текст автора почти нетронутым, режиссер пересмотрел (от англ. revise или лат. re-viso) вместе со зрителем отношение к рассудительному городничему, к жиденькому человечку Хлестакову, к жителям города N, к самой комедии, высмеявшей все и вся.
Городничий Владимира Орла внешне похож на Чапаева из классического фильма, он мечется по сцене в страшном, суетном, отчаянном угаре и срывает голос в этом постоянном крике-беге. Хлестаков не просто симпатичен, а где-то даже велик в своем мимолетном безумии тщетной славы — как будто специально для Дмитрия Ефимова сочинены кабарешные эпизоды с брутальной звездой на первом плане. В этих клиповых сценах не хватает разве что сиреневого тумана — подтанцовка, стриптиз и пение под иностранную фонограмму есть.
Жителей N художник и сценограф Алексей Паненков обрядил в самые яркие и сумасбродные, сказочные и характерные костюмы, которые только мог позволить в пьесе про — или, скорее, под — 19 век. Изначальный гоголевский смех сдобрен хулиганскими, прекрасно-дурацкими и сюрреалистическими штуками. Таинственные крысы из сна Антона Антоновича воплотились в игривую кочку, которая выползает из-за кулис, «пришла, понюхала и пошла прочь», оставив жителей города N в смятении.
Треуголку встрепанному городничему тоже заменяла порой кочка, а Хлестаков в апофеозе своего превращения в столичного литератора и почти фельдмаршала предстал египетским Анубисом с золотой собачьей мордой вместо головы.
У Антона Антоновича лошадью служил Добчинский, а Иван Александрович, в свою очередь, езживал на Антоне Антоновиче. Предчувствие же прибытия настоящего ревизора отмечалось появлением гигантской трубы, похожей на перископ с почти босховским красным петухом внутри.
А чтобы узнать, во что Горбань преобразил финальную немую сцену, да и всю пьесу, лучше, не доверяя никому, самому прийти и все увидеть воочию.
