Известный режиссер приехал на конференцию в Тюмень и рассказал о Семене Арановиче, сериалах и ответственности перед аудиторией.
_Известный российский режиссер Андрей Кравчук, побывавший в Тюмени в рамках научной конференции «Длительность погружения», посвященной кино, встретился с тюменцами. На творческом вечере, состоявшемся до открытия конференции, академик Российской академии кинематографических искусств «Ника» и автор фильмов «Адмиралъ» и «Итальянец» показал собравшимся свою документальную ленту «Последний кадр», посвященную учителю Кравчука советскому режиссеру Семену Арановичу, и ответил на вопросы. На встрече побывал и корреспондент «Вслух.ру»._
— Картина о Семене Арановиче — это маленький документальный фильм о моем мастере. Я заканчивал институт, когда Семен Давыдович уехал в Германию и там скончался. Это был блестящий человек. Умный, талантливый, остроумный. Он не столько пытался вогнать нас в каноны ремесла, сколько пытался в каждом раскрыть наши индивидуальные особенности. Нас — тех, кто у него учился, — было немного, все разные, и для него было самое важное, чтобы каждый делал так, как он чувствует, мыслит и видит мир. Потому что твой уникальный взгляд на мир, то, как ты его ощущаешь, — это самое главное. В этом фильме я постарался о Семене Арановиче рассказать тем языком, каким он сам рассказывал о людях.
— Ваш учитель в фильме говорит о том, что его предыдущая биография решила его судьбу как режиссера. У вас тоже было будто две жизни. Что же стало судьбоносным до того, как вы решились сменить профессию и из математики перейти в режиссуру?
— У меня был раскадровщик — мы разрисовывали практически весь фильм «Викинг». И он рассказывал, что когда был маленьким, родители, чтобы его успокоить, клали на пол большие куски ватмана, на которых он мог рисовать. И спокойно уходили в кино, в ресторан, в театр. Когда возвращались, все, что лежало на полу, было покрыто мелкими рисунками. Поэтому с выбором судьбы у него было все легко и понятно.
А вот у меня было чуть иначе. Хотя, пока учился в школе, постоянно рисовал. Была с товарищем даже идея написать огромную картину в Ленинграде. В итоге мы ничего не нарисовали, но неведомая тяга оставалась. Плюс я писал какие-то рассказы, стихи, футбол занимал огромное место в моей жизни. В 8 классе я первый раз попробовал портвейн, выкурил первую сигарету, понял, что моя жизнь идет в тупик и решил поменять ее категорически. Поступил в физико-математическую школу, которая перевернула мою жизнь. После школы, естественно, пошел на мехмат и даже закончил его с красным дипломом.
После диплома меня оставили на кафедре писать диссертацию, но я к тому времени уже познакомился с режиссером Венгеровым, и он, прочитав мои рассказы, предложил написать сценарий. Он же познакомил меня с Алексеем Германом. И я, продолжая работать в университете, уже пошел по полной программе в кино.
— Вы говорили, что Аранович в каждом из учеников что-то открыл. Что он открыл в вас?
— Трудно сказать. Все замыслы, которые возникали, он не переделывал, а старался максимально их развивать. Все занятия с Арановичем были скорее беседами. Там присутствовали необходимые вещи, связанные с монтажом, работой с операторами. Но самым главным было живое общение. Общение с ним давало очень многое.
— Вы снимали практически во всех жанрах и форматах, в каких только возможно. Что для вас было важнее и интереснее?
— Телевизионный многосерийный фильм — это возможность спокойно рассказать историю. Многие режиссеры уходят в сериалы, потому что там, как в романе, ты имеешь возможность больше рассказать, быть более подробным, сделать более развернутое высказывание. Но есть обратная сторона — возможности производства. Особенно у нас в стране. Сроки настолько сжаты, ты должен так много успеть снять за день, что из-за этого неминуемо начинает страдать качество.
Для меня всегда было важным высказывание — то, что ты хочешь рассказать. И поиски языка. Попытка найти тот язык, которым можно рассказать эту историю наиболее идентично. Например, фильм «Итальянец» — история про мальчика из детского дома, которого хотят усыновить итальянцы. Вроде бы у него все отлично, но он хочет сбежать из детского дома — и сбегает — чтобы найти свою мать, чтобы ее спасти. Чтобы заботиться о ней и стать мужчиной, который мог бы ее защищать, оберегать. Такая история имеет огромное количество реализаций. Здесь можно выжать мелодраму, можно впасть в «чернуху», можно сделать сладкое социальное кино. И каждый способ при таком материале будет давать беспроигрышный результат. Самым сложным было найти тот способ рассказа, который сделал бы эту историю эмоционально убедительной. Каждый раз поиски языка — это очень сложно.
— Много лет назад вашего «Адмирала» было интересно смотреть, потому что казалось, что это диалог с позиции советского кино. Насколько были осознанны переклички — и стилистические, и смысловые — с традициями советской школы кино?
— Если честно, то осознанных перекличек не было никаких. В общей культуре человека, когда он живет в каком-то культурном контексте, эти образы, которые он видел много раз в детстве, они в голове, конечно, сидят. Но, делая «Адмирала», мне не хотелось ни с кем спорить, ничего доказывать. Не хотелось сказать, что «стоп-стоп, мы 70 лет говорили, что белые плохие, а красные — хорошие; а теперь давайте посмотрим с той точки зрения, что красные плохие, а белые — хорошие». Фильм не об этом — там нет плохих.
Колчак — человек, который, если бы не революция, был бы национальным героем. Был полярником, открывал земли северные, открывал Северный морской путь. Заработал ревматизм в одной из экспедиций. Когда началась русско-японская война, уехал добровольцем в Порт-Артур, подрывал японские корабли, получил награды. Но запутался в любовных отношениях, не мог разобраться в себе. Личная трагедия бренного, цельного, нравственного человека совпала с трагедией страны.
Мне хотелось разобраться в этих людях, и в какой-то мере разобраться в себе. Потому что все отношения, которые мы брали там, существуют и в нашей жизни.
— Почему вам не лень снимать кино и делать то, что вы делаете?
— Потому что я это люблю, мне это безумно нравится. Такая жизнь — она трудная, но настолько эмоционально яркая. Это то, к чему я стремлюсь, что заполняет мое время. Меня никто не заставляет это делать, и это очень здорово — иметь возможность сделать фильм.
— Снять кино — это довольно сильное высказывание, которое воздействует на людей, образует какой-то контекст в их жизнях. Какие у вас есть собственные нравственные позиции, что позволяют вам делать такие заявления, влиять на тот мир, в котором мы живем?
— Это очень сложный вопрос, потому что я никогда об этом не задумываюсь. Я понимаю ответственность, которая лежит на мне. Стараюсь быть максимально честным и биться за результат до последнего. Особенность кинопроизводства в том, что на каждом этапе ты можешь заблудиться, пойти на компромиссы. И на каждом этапе ты можешь потерять фильм и сделать что-то совсем другое. Это зависит от множества людей.
Ты должен верить в то, что делаешь, и понимать, что это важно. Важно тебе самому, как минимум. И если нашлись люди рядом с тобой, которые в это поверили и тоже считают это важным, значит, нельзя быть лживым и играть в поддавки. Еще нужно стараться, чтобы тебе поверили те, кто с тобой работает — это очень важное качество. Ты можешь их нанять и формально заставлять, но это плохо. Потому что хочется, чтобы люди, которые с тобой работают, раскрывались и при этом делали твой фильм. Если получается, то ты чувствуешь, что это все было не зря.
