Юрий Мандрика: и не волк, и не ватрушка

На празднике в честь 15-летия «Издательства Мандрики» его назвали древнегреческим героем. И «сытиным-сыном». Хвалили за упорство, с каким он стирает белые и черные пятна с историко-культурного наследия и издает уникальные книжки — их уже более 450. Юрий Лукич смущался похвал, но терпел. Пытались припомнить что-то «про вредный характер», но не преуспели в этом деле, ведь на Мандрику обижаться грешно, как на ребенка. Он и сам как-то не до конца может почувствовать себя взрослым. Тем и прекрасен.Юрий Мандрика — гость «Вслух.ру» и герой нашего «народного» интервью. — Вы свою фамилию переводили и как «волк» и как «ватрушка». Who is mister Mandrika?— Появилась новая версия, знаете ли. Сейчас многие люди стали интересоваться своими корнями. Занялись своими фамилиями и актерская пара — Светлана Немоляева и Александр Лазарев. Так вот, Лазарев, разбирая историю происхождения своего рода, выяснил, что в итоге он происходит от Мандрики — рода, который много древнее Рюриковичей. Так что (посмеивается) есть надежда…— А мы-то к вам по-простому… Чувствуете гордость за глубину веков?— Сам — нет. Скорее ребенком себя чувствую. А вообще я никогда особо не задумывался о своих предках, хотя знал, что деревня, где я родился, была некогда подарена прадеду царем за особые заслуги перед Отечеством. Ну знал и знал. Все так сложно — деревня наша, например, дважды была под немцами. А еще семейные разные сложности: например, одного из братьев отца как забрали в 37-м, так он и сгинул. Так мы даже боялись его искать. Мой отец лет шесть просидел в ГУЛАГе. Его удостоверение «Ударник труда в ГУЛАГе» я отдал в тюменский краеведческий музей.— А правда, что в интернат вы ушли сами? Почему?— Надоело все. Я был младшим — пятым ребенком, и, как водится, все хозяйственные хлопоты ложились на меня — старшие уже подрабатывали, мама болела постоянно, по полгода из больниц не вылезала. И я так умаялся, что подумал, что там, в интернате, мне будет лучше. Кроме того, сыграло роль еще то обстоятельство, что с первого по четвертый класс я учился в малокомплектной школе. Знаете, что это такое? Нас было семь учеников из двух классов, и мы все учились вместе, в одной комнате. И я привык быть услышанным. Это очень важно — быть услышанным. И в пятом классе мне было невероятно сложно адаптироваться в классе из сорока человек. Вот от этих проблем я и ушел в интернат. Но ошибся. Там было все круче. Как у Помяловского в «Очерках бурсы». Ничего, выжил, по выходным домой ходил. Зато в армии потом чувствовал себя нормально.— А где служили, в каких войсках?— ВВС. Специалист по артвооружению и десантному оборудованию. Мы должны были привязывать к парашютам военную технику. У нас, кстати, был очень пристойный взвод. Мы даже издавали литературный журнал. Писали стихи, зарисовки разные.— Это был первый литературный опыт?— Писать я начал в детстве. В четвертом классе даже получил премию за стихотворение — меня наградили путевкой в пионерлагерь «Молодая гвардия», такой украинский аналог «Артека».— Вы, как известно, сменили множество профессий, но издательская деятельность стала делом вашей жизни. Почему? Ольга, Тюмень— В Сургуте работал в издательском доме. Присмотрелся к этому делу и когда переехал в Тюмень, начал развивать издательскую деятельность. Издательский процесс — это игра в деньги: ты должен что-то такое издать, чтобы деньги вернулись. Важно правильное решение принять. В этом весь азарт.— Почему ушли из журналистики?— Я разве ушел? И сейчас пишу для разных изданий. И в собственном «Лукиче» этим грешил.— Когда вы работали «классическим» журналистом, то о чем вам нравилось писать?— Больше всего — о людях зарисовки разные. А еще критические материалы из разных рейдов. В аромашевской районке была куча скандалов с моим участием. Например, в одном был замешан член бюро райкома партии… В общем, когда мне предложили повыситься до зама редактора, я отказался в пользу человека, который страстно мечтал об этой должности лет пятнадцать. А мне было немногим больше двадцати. И я не мечтал. Уехал в Тюмень и решил устроиться на телевидение. У меня тогда была красивая, как мне казалось, борода. Но мне сказали, что на экране нельзя с бородой, и заставили сбрить. Я сбрил, пошел делать первый репортаж в мединститут и… остался там редактором многотиражки. В принципе, немалую роль в этом сыграла сбритая борода — жалко ее было и немного обидно, что заставили.— В вашем журнале «Лукич» есть рубрика, где всех «порют» за ошибки. Как вы относитесь к ошибкам других людей? А к своим? — Спокойно отношусь. Как говаривал Витя Строгальщиков, «не первая ошибка и не последняя». Я нервно отношусь к похвалам, а не к ошибкам. Хвалят человека обычно после смерти, это нормально. И потому, когда меня начинают хвалить, я готов провалиться сквозь землю. Непристойно хвалить в глаза, вы не находите? Хотя, когда я преподавал студентам, то всегда брюзжал на них, но потом научился немного хвалить. Знаете, как это трудно оказалось!— Себе ошибки прощаете?— Жутко переживаю, дергаюсь.— Вы неутомимо роетесь в архивах, разыскиваете интересные факты из жизни интересных людей. Какой факт и какая персона поразили вас более других? — Увлекает сам поиск. А что до персонажей, они давно мертвецы и все одинаково хорошие. Наверное, так во всяком деле — интересно, как ты сам вел это дело, как сложил все кусочки мозаики, как написал свой комментарий. Вот, например, как я собирал информацию о первом журналисте Тюмени Михаиле Рылове, или первый написал биографию Серафима Патканова, или как в архиве Академии наук обнаружил дневники Высоцкого, датированные 19 веком… Важны свои ощущения — получилось! И это дело моих рук. Вот вчера буквально читал мемуары Перцова, был такой литератор, который мог бы «случиться». Но этот гражданин все свои гроши вкладывал в издание Розанова. И тем был весьма счастлив. Так и я: «вложился» в Симу Бурову, в ее книжку, и счастлив до…— Из Парижа люди везут наряды и парфюм. А вы — несколько кг газет. Что это за газеты? Вы их прочли уже?— Во-первых, я всю жизнь занимаюсь газетами и даже в некотором роде являюсь кандидатом наук. И сейчас меня занимают разные газетные вопросы. Намедни, кстати, сдал в журнал статью о таком жанре, как фельетон. Советская власть, между прочим, приписала этому жанру несвойственные ему качества. Вот я и высказался по поводу. Или вот еще такой аспект: история газетного дела в Сибири напрочь мифологизирована. А сама газетная журналистика советского периода романтизирована и априори считается «высокой». А с чего это она «высокая»? Натуральный пиар. Надо было проявить чудеса словесной эквилибристики, чтобы и о деле сказать, и чтоб газету потом не закрыли. Мне тут как раз заказали несколько статей в «Энциклопедию цензуры» — вот и готовлю потихоньку.— Вы уклонились от парижского курса…— Ну да. Это эмигрантские газеты, четыре подшивки 1932−1934 годов, около 120 номеров. Мне жутко интересно было прочитать, как вела себя эмиграция по отношению к России. Докладываю: иронично, но сдержанно (чего не скажешь в отношении «нас» к «ним» в тот период в прессе). Вполне возможно, что эти газеты — единственные экземпляры, оставшиеся в живых. Быть может, найду книгохранилище, которому это нужно. Сам я не коллекционер, я просто не мог оставить их там. Никак не мог. Зато лишил жену какой-то серьезной части покупок. Варвар.— Юрий Лукич, в Тюменском государственном университете есть кафедра издательского дела. Преподаете ли вы на ней? Работают ли ее выпускники в вашем издательстве? Елена, Тюмень— Мы удачно не пересекаемся с кафедрой. У меня некогда была идея штучно готовить специалистов на кафедре — чтобы их теория была накрепко увязана с практикой, как это делалось раньше в формате «завод-вуз». Но не получилось. — Как вам всегда внешне удается оставаться полным жизненных сил и энергии? В каком месте генератор? Лазарев, Тюмень— (задумывается) Когда говорят «у меня депрессия», то я не понимаю этого человека. У меня каждый день происходит что-то новенькое: то книжка какая, то событие. А так как у меня нет коллектива, то я по вечерам создаю его виртуально — по телефону. Вампирю, так сказать. Вы не знаете, случайно, в каком месте у вампира генератор? Вот и у меня там. (похохатывает)— Скажите, сколько в среднем сегодня стоит опубликовать книгу в вашем издательстве небольшим тиражом — например, две тысячи? Это обойдется дешевле, чем в иногородних типографиях? Евгения, Тюмень— Мне интересно, что человек будет делать с таким большим тиражом. Однако если вещь хорошая — готов поспособствовать. В конкретных цифрах: 300 экземпляров будут стоить порядка 30 тысяч рублей, включая макет, верстку, корректуру. Мы ведь маленькое издательство и потому у нас больше возможностей для маневров, нежели у крупных.— Как вы считаете, почему литература местных авторов с трудом развивается и у нас мало действительно интересной художественной литературы? Сужу по тому, что «Бутик» Москвиной стал книгой года, хотя книга — ничего особенного… Женя, Тюмень— Согласен, книга никакая… Авторы у нас есть хорошие. Последняя (из вышедших!) книга Омельчука «Возвращение к реке» — очень хорошая проза, хорошее писательство. Вообще Омельчук много сделал для краеведения. Каждый кусочек его произведений — добротная новелла.— Кто-то из местных авторов уже начал писать детективы? К вам приходили с такими рукописями?— Пока никого не было. Один из коллекционеров как-то принес уголовное дело об одном крупном бандите 20-х годов. Он был настолько жуткой личностью и столько натворил, что его судили не в Тюмени, а в Свердловске. Я пытался отнести дело одному писателю — не взял. — А вы могли бы сами написать роман? О чем?— Роман я написал в седьмом классе. О своей деревне, о людях. Фамилия главного героя была Шеремет. У меня там было все, как полагается: любовная коллизия, как я тогда понимал, интрига «чьих он будет» — все думали, что он за красных, а на самом деле — за белых. Но был подвергнут критике со стороны учительницы литературы и больше романов не писал.— Странно. Может, стоило еще попробовать?— В армии служил в Пскове. Там жил нынешний академик Академии российской словесности, литературный критик, литературовед Валентин Курбатов, тогда еще достаточно юный. Я ему отнес свои рассказы и он сказал, что «это даже не Набоков». С тех пор я не пишу и рассказы.— Верно, что уже несколько лет вы отдыхаете только в Испании? Откуда такая любовь к этой стране? Говорите ли вы по-испански?— Говорят, что у меня там есть свой остров. Народ лучше нас все знает. Так что будете в наших краях — милости просим. Если серьезно, то мне в Испании в самом деле нравится. Хочется стабильности, нравится приезжать в один и тот же городишко неподалеку от Барселоны, нравится, что тебя уже узнают, здороваются в магазинах. Но никакого языка — ни испанского, ни английского — я не знаю. Только русский и немецкий с толстым словарем. Порой незнание, конечно, мешает сильно. Было дело, например, когда в нашем номере унитаз бил током, пардон. И девушка на ресепшн ни на каком языке не хотела понимать эту проблему. Пришлось посадить ее на унитаз…— И как?— Прочувствовала. И номер следующий нам выдали просто шикарный.